Похоронный обряд Русского Севера: дань традиции или нечто большее?

Что стоит за погребальными традициями Севера

Переход в мир иной у славян сопровождался весьма схожими ритуалами. Однако культура Русского Севера наложила на погребальный обряд свой отпечаток. Остался ли он с общей славянской древности, или все-таки единообразный ритуал претерпел в наших краях свойственные местной культуре изменения? Попробуем разобраться.

Что стоит за погребальными традициями Севера

«Рождение» в новую жизнь

Смерть представлялась жителям Русского Севера естественным событием, подобным рождению, однако в то же время была торжественной и грозной, а для многих верующих людей еще и радостной – она избавляла от телесных страданий, вызванных старческой дряхлостью, а также от нравственных мучений, связанных с невозможностью продолжения физического труда. До конца исчерпав свои телесные силы, одни нетерпеливо призывали смерть, другие смиренно ожидали ее прихода. При этом самоубийство влекло за собой позор, рассматриваясь как преступление не только перед самим собой, но и перед обществом.

Северорусский крестьянин не усматривал в смерти ни ужаса, ни отчаяния, поскольку ее тайна была аналогичной тайне рождения человека. Человек родился, и его смерть являлась логическим завершением жизни. Процесс естественной смены возрастных особенностей в их неуклонной и закономерной последовательности привел к обретению определенного философско-религиозного восприятия конца жизни на Русском Севере.

Распространенное в наших краях народное поверье утверждало, что чем больше у человека грехов, тем труднее ему умирать, и каждый человек, подводя итоги жизни, ощущал степень собственного греха и размер своих преступлений перед людьми и окружающим миром. Эта величина вызывала пропорциональные муки совести, и религиозный обряд предсмертного покаяния и причащения нередко облегчал моральные муки умирающего. Молодое, почти юношеское выражение лица у многих местных стариков расценивалось как признак отсутствия в душе зла и внутренней доброты. Долголетие и здоровье воспринимались в качестве признаков морально-этической высоты человека. Напротив, злоба считалась причиной болезней и преждевременной смерти.

Готовь «сани» летом

Известны случаи, когда старики в северных деревнях, чувствуя приближение конца, сам мастерили себе домовину (гроб), которая потом стояла в доме почти целый год, а то и больше. Жутковатое для постороннего, такое отношение к атрибутике смерти свидетельствовало о парадоксальном, на первый взгляд, сочетании уважения к тайне и будничного спокойствия, которое само по себе должно было служить признаком силы духа, полноты жизни, физического здоровья. Подобное воззрение на смерть не могло бы сохраняться при отсутствии веры в бессмертие души, в продолжение земной жизни «по ту сторону».

«Человек рождается на смерть, умирает – на жизнь» – эта вера в бессмертие души человеческой испокон веков была одним из главных устоев, поддерживающих духовную жизнь.

Ксения Петровна Гемп в своей книге «Сказ о Беломорье» приводит слова архангельских поморов: «Спокойно, немногословно говорит помор о смерти, сам о ней разговор не начинает. Спокойствие перед неизбежным выработалось на тяжелой работе, конец которой не всегда можно предвидеть. Он мог быть и нежданным. От смерти не отмолишься. Море возьмет, никого не спросит. Смерти не зови и не гони, все в свое время».

А вот Борис Шергин в 1943 году, вспоминая дорогой его сердцу древнерусский, северорусский быт, жизнь и смерть «государей-кормщиков», мореходов, поморов, тоже писал в дневниках: «Западный человек, старея, с утешением и надеждой глядит на благоустроенность семьи, на своих внучат. Семейственностью, внуками он заслоняет от себя конец. Внучата, дети – вот оправдание и утешение старящегося человека, всегда живущего настоящим. На Руси человек, старея, начинает глядеть в мир иной. На стариках у нас отображается свет иного века. Старые люди на святой Руси думают и стараются приникнуть к тамошнему».

Елена Галимова в своем исследовании «Земля и небо Бориса Шергина», посвященном творчеству и миросозерцанию северного писателя, писала: «Навсегда сохранил Шергин и заповеданное отцом христианское отношение к смерти. В 1968 году, уже предчувствуя свою скорую кончину, он записывает в дневнике: «Век сей и мир сей исключил из своего словаря понятия «смерть», «гроб», «мертвец». Современный человек выработал своеобразный иммунитет: друзья и знакомые одни за другим ложатся в гроб. А я еще поживу. Но вот и он заболевает. Начинает трястись от страха и кричит: «Доктор, спасите меня!»… Современный человек думает о смерти с ужасом…» И каким контрастом по отношению к этому биологическому ужасу перед небытием воспринимается душевное состояние В. В. Шергина (отца Бориса Шергина) в преддверии светлого успения, перехода в жизнь вечную».

Есть в книге Галимовой и небольшая зарисовка под названием «Ответ отца»:

«Сын онежского кормщика, живший на Двине у судового строения, заболел. Придя к кончине живота, он пишет отцу в Онегу:

– Государь батька! Уже хочу умереть. Поспеши притти и отпустить меня.

Отец отвечает ему:

– Сын милый, подожди до Пасхальной недели. Буде можешь, побудь на сем свете с две недельки. Прибежу оленями. Буде же нельзя ждать, увидимся на будущем. Но се аз, батько твой, отпускаю тебя, и прощаю, и прощения прошу».

А помните братьев Личутиных, мезенских поморов, героев шергинского рассказа «Для увеселения», оставшихся на островке погибать? (Еще мультик такой был по сказкам Писахова и Шергина). Они рассудили так: «Не мы первые, не мы последние. Мало ли нашего брата пропадает в относах морских, пропадает в кораблекрушениях. Если на свете не станет еще двоих рядовых промышленников, от этого белому свету переменья не будет». Как писали исследователи творчества Шергина, «за размышлением братьев стоит не дикий зоологический закон, а закон нравственный, который уже утвержден в душе братьев с младенчества».

Именно таких поморов имел в виду Шергин, когда писал о жизни, не боящейся смерти, и смерти как празднике. Его герои принимают смерть – и свою, и родных – со смирением и детской покорностью, как посланную от руки Божией»… Они знают, что кончина – прекращение временной жизни и переход к жизни вечной.

Похороны, таким образом, воспринимались на Севере как второе рождение, та же инициация.

Долгие проводы

Традиционный похоронный обряд русских, проживающих в разных регионах России, типологически однороден. Причиной этого является длительное сохранение не только архаических обрядовых элементов, но и целого комплекса представлений о смерти, взаимоотношениях между живыми и мертвыми. Конечно, аналогичные представления существуют и у других народов Европы. Но на Севере большее внимание уделялось обеспечению благополучия покойника в загробном мире, по отношению к которому стабильность жизненных условий оставшихся на земле членов его семьи рассматривалась лишь как следствие. Соблюдение раз навсегда установленных в старину ритуальных действий в традиционной культуре Русского Севера воспринималось как важное условие для благоприятных обстоятельств странствования души в загробном мире, а также в качестве моральной обязанности родственников по отношению к умершему. Выполнение данной обязанности контролировалось общественным мнением вкупе с представлениями о том, что душа покойника способна наказать свою семью, принести разорение хозяйству, если что-либо будет сделано не так, как надо.

Не повод для шуток

Регламентированное до мелочей поведение участников похоронного обряда было необходимо для поддержания равновесия между двумя мирами. При этом существовала система запретов на легкомысленное отношение к смерти, порой характерное для юношества. Так, к примеру, исследователь народного быта и суеверий XIX века Максимов в книге, посвященной русским обрядам, писал, что молодежь в вологодских деревнях не всегда относилась к похоронному действу с должной степенью серьезности. Была, в частности, распространена игра в покойника: живого парня носили по деревне, обернутого в саван, и когда заходили в какой-нибудь дом, девки должны были «проститься» с ним, поцеловав в рот, набитый брюквенными зубами. Существовало поверье, что человек, рискнувший выступить в роли усопшего, может быть за это схвачен в лесу настоящими мертвецами, утащен в болото и отдан во власть сатаны. Старшему поколению таким образом удавалось порой пресекать попытки профанации сакрального действа.

Лишние слезы

Представление о продолжении жизни по ту сторону гроба предполагало также запрет на слишком долгое оплакивание умерших. Например, среди жителей Пинежского района распространено верование в таинственное существование умерших. Всякая связь, завязавшаяся при жизни, всякое обстоятельство и всякие отношения сохраняют свою силу и после смерти одной из сторон. Но, по больше части, все это бывает не в пользу живых. Мертвецы могут быть кровожадными, мстить живым из зависти, за то, что те еще живы и теплокровны. Они, а иногда в их образе дьяволы-бесы, приходят часто в свою семью для того, чтобы погубить остальных ее членов. Особенно часто они являются к женам, если те долго тоскуют о покойниках, плачут и не могут их забыть. Такой, вызванный слезами, покойник особенно опасен, и спасти от него может только пение петуха или вмешательство другого духа.

Вологодские крестьяне представляли себе душу, пока она в теле, в виде пара, а по выходу из тела – в виде бабочки либо маленького крылатого человечка. При этом речь вряд ли шла о каком-то особенном визионерском опыте. Подобное представление о душе могло возникнуть благодаря иконописному «Успению Богоматери», где ее душа как раз и показана как маленький человечек. Эта «человекообразная бабочка» после смерти присутствовала рядом с телом и слышала все, что говорили люди об умершем, а потому около покойника не следовало произносить никаких слов, способных оскорбить его душу, утяжелить скорбь расставания с близкими или даже ожесточить с возможными последующими попытками мести из загробного мира.

Дары смерти

В ряде случаев персонификации подвергалась сама смерть, становясь персонажем для быличек. Так, некоторые белозерские крестьяне верили, что Смерть обитает у дверей ада и приходит на землю лишь тогда, когда Бог пошлет ее за человеческой душой. В мир живых Смерть является с оружием и сначала незримо подсекает человеку ноги, а потом – руки и голову. Другие верили, что Смерть невидимо живет в каждом доме, а умирающий может лицезреть ее за три дня до своей кончины.

В конце XIX века этнографами был записан рассказ старика Ивана Алгеева из деревни Харламовской Горской волости Череповецкого уезда о том, как к нему приходила Смерть. По словам Алгеева, она была в саване, вошла через запертые ворота в дверь, прошла по избе и обратила взгляд на него, после чего рассказчик умер через три дня.

Некоторые сведения о том, что ожидает человека по ту сторону могилы, люди могли получить также от переживших длительный летаргический сон, которые считались получившими знак (предупреждение) вкупе со «вторым шансом» исправить «недостойное» поведение. Жительница деревни Глебова Кадниковского уезда рассказывала односельчанам, что ее в состоянии длившегося целую неделю летаргического сна водил по загробному царству некий старичок. Он показывал ей «темные» места и грозил, что в них она будет мучиться, а переходя к «светлым», утверждал, что здесь она сможет найти успокоение, если впредь будет правильно жить. Это заставило ее впоследствии отправиться на богомолье в Соловецкий монастырь и радикально изменить образ жизни.

Иногда на исправление некоторых ошибок умирающему давались буквально считанные часы. В селе Георгиевском Белозерского уезда крестьянка уже «обмерла», и члены семьи приступили к обмыванию тела, положив на лавку под иконы. На вторые сутки женщина очнулась, встала с лавки, схватила свое платье и бросила в печь. Свой поступок она объяснила тем, что шила это платье в церковные праздники, когда любая работа запрещалась, и рисковала заслужить себе «худую» участь на том свете. После своего объяснения женщина заповедала всем присутствующим в праздники не работать, легла на лавку и тут же скончалась.

В общем, северорусский похоронный обряд во многом отражает древнюю мифологическую картину мира с присущими ей специфическими законами, несоблюдение которых чревато разрушением порядка и приходом хаоса – нарушением устоявшегося равновесия между миром живых и миром мертвых. Сегодня исконная основа погребального ритуала все больше забывается, уступая место традиции без какого-либо ее осмысления. А между тем, по верованиям предков жителей Русского Севера, равновесие это весьма хрупко.

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №38 от 14 сентября 2016

Заголовок в газете: Метафизика иного мира

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру