Андрей Аннин: «Руководители лесозавода должны были следовать стратегии Юрия Медуницына»

Когда обанкротился Лесозавод №3, чаша общественного мнения была явно не на стороне бизнеса

Взвешенную позицию заняли эксперты, не понаслышке знающие, что такое лесозаготовка и лесопереработка. Депутат Архангельского областного Собрания Андрей Аннин объясняет причину кризисных явлений в лесопромышленном комплексе региона и анализирует их последствия.

Когда обанкротился Лесозавод №3, чаша общественного мнения была явно не на стороне бизнеса

В России профессия предпринимателя пока еще не стала сверхпрестижной. Опросы общественного мнения показывают, что молодежь, например, больше ориентирована на госслужбу. Бизнес у нас – территория высоких рисков и побеждает здесь не каждый. В Архангельской области лесной бизнес переживает нелучшие времена. Низкий конкурс на лесные специальности вузов и техникумов – еще одно живое свидетельство ощущений населения от ситуации в отрасли.

– Моя позиция сейчас сильно не отличается от того, что я говорил в интервью «Правде Севера» полгода назад. Кроме сожаления, других эмоций нет, – говорит Андрей Аннин. – Хозяйственный спор продолжался три года. За право контролировать банкротство завода боролись две группы хозяйствующих субъектов – поставщики сырья и залоговые банки. Вопрос, в чьих интересах была продажа имущества предприятия, остается открытым.

Вопросов сейчас вообще больше чем ответов. Долги копились годами. На каких условиях предшественники последней управленческой команды кредитовались? Под какие условия поставщики снабжали сырьем предприятие? Похоже, что именно действия финансовой и сырьевой структур привели к плачевным результатам. Наверное, на каком-то этапе всем, в том числе фискальным органам и банкам, надо было сказать: «Стоп! Давайте сядем и разберемся, чьи это долги?»

Очень жаль, что завод не был вовремя модернизирован. Но даже в период банкротства нужно было ставить целью сохранение производства. Пускай в новом виде. Стоило сделать производство компактным, найти другие площади, но сохранить марку и коллектив.

Время упущено, и теперь потеряно главное, – марка завода. А она была известна в Европе, в мире.

– Андрей Олегович, то есть инвестировать в производство, проводить модернизацию нужно было до того, как на завод пришла команда Виталия Графа?

– Да. Я хорошо знал Юрия Борисовича Медуницына (депутат Архангельского областного Собрания, председатель совета директоров Лесозавода №3, ставший жертвой нераскрытого заказного убийства. – Прим. ред.). Это была огромная потеря для лесозовода. Именно он тянул инвестиции на предприятие. При нем предприятие модернизировалось, появилась окорка для сухого хранения древесины. К сожалению, ту динамику, которую он задал в свое время, не подхватили следующие руководители. Не была проведена глубокая модернизация, не был сохранен лесфонд, который мог быть гарантом работы и экономической эффективности. Да и собственники у предприятия в разное время были разные, поэтому не было единой стратегии.

А при Юрии Медуницыне была общая стратегия. Если бы она была подхвачена, то тогда завод, возможно, пришел бы к производству продукции с высокой прибавочной стоимостью.

– А как, на ваш взгляд, в целом в областной деревообработке обстоит дело с выпуском продукции с высокой добавленной стоимостью?

– Что бы сейчас ни говорили о больших проектах в лесопереработке, вся продукция, кроме производимых топливных гранул, – полуфабрикаты. И результат производственной деятельности крупного бизнеса отличается от результатов малого – не качеством продукции, не глубиной переработки, а объемами: одни выпускают 10 тысяч кубометров доски, а другие 300 тысяч. К сожалению, в Архангельске очень мало производится продукции с высокой прибавочной стоимостью, такой, например, как мебельный щит, клееный брус и мебель из натурального дерева.

– Почему так происходит?

– Вспоминаю, что происходило 20 лет назад, когда леспромхозы были самостоятельными. В моем Виноградовском районе поселки процветали только в тот период, когда леспромхозы на конкурентной основе продавали сырье – пиловочник и баланс. Наши леспромхозы в конце в конце 1980-х – начале 1990-х получили право на ведение самостоятельной внешнеэкономической деятельности и стали зарабатывать валюту. Работники леспромхозов тогда могли купить самую современную бытовую технику и мебель. Так было до начала 2000-х годов. А потом леспромхозы постепенно стали вливаться в вертикально интегрированные структуры. Но результат был негативным – начался закат поселков, которые прежде считались престижными.

Но сейчас мы, к сожалению, видим закрывающиеся предприятия. Прекратили деятельность как самостоятельные предприятия Конецгорский, Борецкий леспромхозы. В небытие и флагманы деревообработки – лесозаводы №2 и №3. Надеемся, что все наладится у Соломбальского ЛДК.

Я считаю, эти события – свидетельство того, что в лесной отрасли где-то неправильно были сформулированы правила игры.

– Вы имеете в виду Лесной кодекс?

– Областное Собрание в 2006–2008 годы неоднократно отклоняло некоторые положения Лесного кодекса. И было очевидно, что разработчиками кодекса являются представители крупных отраслевых структур. Когда представили первый вариант кодекса, у меня сразу сложилось впечатление, что все строится под крупные холдинги.

В любом государстве важна стратегия развития территорий, поселений. А развитие территорий напрямую зависит от малого бизнеса. С началом отраслевого кризиса мы получили затухающие поселения, где не осталось производств.

Мне не совсем понятно, почему нужно давать льготы под крупные проекты. Трудно понять целесообразность льгот в 30–40 миллионов рублей под миллиардный проект. Лучше дать расчетную лесосеку, собирать налоги и направлять их на поддержание тех же поселков.

В 1990-е годы доказала эффективность попённая плата. Она была частью районных бюджетов. В 1995 году, например, в бюджет Виноградовского района поступала попённая плата за аренду лесов. Затем районы лишились этой части дохода. Но лучше не стало. И отчасти это произошло потому, что стратегия развития лесного комплекса была выбрана не совсем правильная.

– Депрессивное состояние малого и среднего лесного бизнеса как-то еще можно поправить?

– Сейчас это довольно сложно. У малого бизнеса почти не осталось лесосырьевой базы. Если раньше целлюлозно-бумажный комбинат работал отдельно, а лесозаготовители – отдельно, то можно было маневрировать. Сегодня, повторюсь, крупные структуры на себя все замкнули, они забирают все сырье. У лесозаготовителей на переработку ничего не остается.

Главными нашими товарными знаками были беломорская доска, архангельская вагонка, половой шпунт, столярные изделия, комплекты деревянных домов. Раньше все это производил малый бизнес в больших объемах. Сейчас – в малых. Главная польза малого бизнеса для государства – социальная нагрузка, которую он несет: он обеспечивает работой население, которое ушло с крупных предприятий. И деньги не выводятся, а остаются в области. Сейчас не осталось доступной лесосырьевой базы, а строить дороги в труднодоступные районы способен только крупный бизнес.

– И все же оставшийся малый лесной бизнес продолжает бороться за выживание.

– И наша задача помочь ему в этом. О чем всегда говорил малый бизнес? О справедливом распределении лесного фонда.

Есть, конечно, хороший пример вертикально интегрированного холдинга, выросшего из малого бизнеса – это пример Владимира Федоровича Буторина и Устьянского лесопромышленного комплекса. Но это фактически единичный пример.

Но в каждом районе еще остались немногочисленные примеры не столь бурного, но все же позитивного развития малого и среднего бизнеса. В интересах власти сохранить тех, кто еще работает. В идеале хотелось бы, чтобы от расчетной лесосеки, которая осваивается в наших районах, какие-то средства оставались в районах, чтобы люди знали, что с каждого кубометра древесины деньги идут на дороги, детсады, культуру и здравоохранение.

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №49 от 30 ноября 2016

Заголовок в газете: Запутанные тропы ЛДК №3

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру