Но автор и исполнитель дает этим приключениям – злоключениям новую жизнь и нерв, заостряя внимание на взрослом подтексте остроумной детской сказки.
Жанровая принадлежность сценического действа так, с наскока, не определишь. Назовешь музыкальным спектаклем, а всё равно чувствуешь – что-то не сходится… Рок-оперой – совсем не то! Думается, единственный выход – назвать происходящее музыкальным чтением.
Читает Петр Николаевич зубодробительный речитативом – хотя порой переходит и на крик, – предельно ритмизованным и оттого чрезвычайно музыкальным. Изменения мелодии делят сценическое действо, словно на главы в книге.
Лидер ансамбля «Совершенно новые «Звуки Му» берет на себя одновременно роль и рассказчика, и главного героя, и всей братии второго плана: Знайки, Тюбика, Гусли, Винтика. Смотрится это жутковато, когда под забойную ритм-секцию Мамонов начинает говорить за двоих.
В постановке отщепенство Незнайки возводится в превосходную степень. На первый план выходит одиночество этого маленького человечка и одновременно – человечища. Этот буйный экспериментатор и неуч, творец и разрушитель, становится чуть ли не проекцией типичного для русской литературы героя – «лишнего» человека…
И было слово
После двухчасового выступления Петр Николаевич, которому в апреле исполняется 65 лет, ещё добрых минут сорок общается со зрителями. Или – проповедует?
– Этот Незнайка, он был не такой, как все – одинокий, маленький, странный человечек. Стихи – хотел, музыку – хотел, рисовать – хотел, а все, говорят, не так. И одевался не так, и шофером – не так. Видите, как одиноко…
Мне кажется, это вещь такая, где можно задуматься: «Вот дядька там играет что-то. А я? А мне тоже одиноко, опять ночь, и эти наркотики кругом, и как мне быть? И я один, и мне 17 лет». Я, что, не знаю? Родители: «Мэ-мэ-мэ…». Бабушка: «Не слушай маму!». И как в этом аду жить? Я очень сочувствую молодым людям, я их очень люблю. Они умные, хорошие. Мне рассказывали: собрались в комнате пятеро молодых и – что они делают? – переписываются, рядом сидят и переписываются.
– Мы-то не такие… – говорит один из зрителей.
– Какие родители, такие и дети. На осинке не растут апельсинки. Поэтому надо говорить не «Как быть с нашей молодежью?», а «Как быть с родителями?». Молодежь у нас чудесная, лучше, чем были мы раз в семь.
И вот они в капюшонах ходят, их все обманули, они никакого не слушают, а я как бы это – рок-н-ролл… Раз – запало в душу. Они же бедные очень, несчастные, одинокие. А мы, чего, будем там, на своей работе?..
О малых делах
– Жизнь очень жесткая. Но все равно, очень много людей, которые устремляются к добру, и ради них Бог этот мир держит. Вообще ничего важнее, чем общение с людьми, нет. Звонит мне в полвторого ночи человек, а у него и там, и сям – облом. Я ему что-то сказал, – ему легче. А мне, что, трудно? Вот так приходится жить, каждый день что-нибудь маленькое делать. Благодать Божья заключается в одной немытой тарелке. Помыл потихонечку, чтоб мама не видела – все, день прожит недаром…
Вот мы сейчас вам что-то спели, вы послушали. Это Богу угодно, мы во имя любви это сделали, поэтому – пост, не пост, «я не ем» – это все бред. Надо, чтоб сердце было чистым, чтоб я вас любил, вам отдавал последние силы, а вы – мне…
Надо не отрицать, а утверждать. Не спорить, не тряпками махать, а утверждать. Созидать. И заниматься собой надо. От этого и мир будет меняться. Какой каждый из нас – Машенька, Петечка, – такой будет и мир...
Об ужасах жизни
– Столько смен различных эпох наше поколение застало, это так удивительно! У меня есть фото – я в детских яслях под портретом Сталина. Я еще жил при Сталине, не фига себе! При этом убийце… И до сих пор у нас памятники стоят. В Берлине – памятник Гитлеру… С этим приходится жить, с этим приходится рядом быть. С этим ужасом, с этими военными, с этой стрельбой бесконечной, с этой силой, с этими кричащими дядьками-политиками. Но есть всякие, есть и там хорошие люди. Говорят, что в сталинских лагерях можно было жить потому, что среди тех ужасов были нормальные люди…
О семейном благополучии
– Мудрые нам все сказали: «Гневаться и раздражаться – есть ни что иное, как наказывать себя за чужие глупости». Когда с женой у меня что-нибудь не так, я – раз, и думаю: «Я сейчас буду себя наказывать… И опять мы будем по углам сидеть». Во-от, а дьявол-то руки потирает: «Ты прав». Где правда твоя, там вся твоя вонь и находится. Отдай всю свою правду за мир в семье. За этого ребенка, пусть он опять напился, опять хамит… Его любить надо, что его бить? Вот он такой, каков есть. И, оказывается, на любовь откликается…
О будущей жизни
– Жизнь, ребята, – дело серьезное. Время пока еще есть, надо думать о том, что будем делать в четверг, если умрем в среду. Я перед зеркалом стою и думаю: «Алло, парень, ты что вообще за человек? Кому-нибудь с тобой хорошо?». Если наберем в себе – искупить, простить, помочь, – значит, этим будем радоваться. Это все блёсточки будущей жизни. Господь ведь не дядька с палкой, он нам хочет дать царство, где он будет царем, где солнце будет сиять, где будет совсем другая жизнь. Я думаю: «Ничего себе, хочу туда»…
Отцы сто томов написали, как это сделать. Начинаешь делать, смотришь – работает! Заповедь иду исполнить — Бог приходит прямо в сердце ко мне. Кайфую. Я всю жизнь искал кайфа – нашёл…
Вот Он такой кроткий, молодой человек 33-х лет. Жил в человеческом теле, страдал, исцелял всех, а его палкой по носу ударили, повесили и наплевали еще, поиздевались… Когда опять что-нибудь сделаешь, – ужасно Его обижать, Его расстраивать. И из этого стыда вдруг рождается: «Нет, я не буду, не хочу и не надо. Я хочу к Нему. Я хочу с Ним»…
О поэзии и клоунаде
– Есть ли в искусстве и для Вас лично запретные темы? – спрашиваю я, когда круг собравшихся заметно сужается.
– Зависит от того, на какой ступени стоит художник. Я как жил, так и писал. Поэтому я не люблю ни тот свой период жизни, ни те свои песни. Но стихи того времени были хорошие. Сейчас я издаю большую книжку своих стихов – страниц на триста, все-всё хочу там собрать. Вообще я себя позиционирую как поэта, а не как музыканта или актера. В первую очередь у меня – поэтическое видение мира: я и мир, и как он действует через меня, и в каких-то художественных формах я это выражаю…
Ну, а с детства я умею двигаться хорошо, как клоун выступаю. Клоун – очень почетное звание. Вот наш любимый Юрий Владимирович Никулин, например. Я жил там, на Цветном бульваре, возле его цирка. Когда хоронили его, остановилось движение в целом городе. Они никогда ничего себе не брал, все – людям, что ни попросят. Безотказный был человек. Святой. В коммуналке жил, уже после «Кавказской пленницы». Насильно ему квартиру дали…
Вот, как будешь жить, такое будет и творчество. Господь, вишь как, он может даже из такой дряни сделать артиста. Из такой гадости он вывернул так, что это кому-то на пользу. Когда от доброго доброе рождается, – это обычное дело. А вот, когда из такой гадости – хорошее… Это Бог меня провел через эти пьянки, эти страдания. Пушкин нам все сказал: «Я с отвращением листаю жизнь свою, но строк позорных не смываю».