Эпиграфом к ней служат строки Омара Хайяма: «Смысла этих картинок понять не пытайся. Сядь спокойно в сторонке и выпей вина!» Они обращены и к директору кинофестиваля, и к модели, и к банкиру, и к проститутке, и к другим её персонажам.
В молодёжном «Пьяные» начнут кутить 22 и 23 апреля. О том, к чему это приведёт, «МК в Архангельске» рассказывает Максим Соколов.
– Эта пьеса очень хорошо «ложится» на труппу театра: когда я читал её, у меня в голове персонажи говорили голосами актёров, – говорит Соколов. – Мне эта пьеса давно нравилась, думаю, это лучший текст Вырыпаева. И он мне нравится тем, что в нём – попытка передать состояние человека, когда он хочет быть свободным. Когда человек пьян, он может не врать. Потому что мы врём очень много и искусно. Научились.
– Чем, по‑вашему, Вырыпаев выделяется из числа других представителей новой драмы?
– Тексты Вырыпаева по‑особенному сконструированы. Он не документален, а скорее уходит в параллельную реальность, какую‑то серо-буро-малиновую реальность. И там, где должна быть кульминация, её нет. Она спрятана где‑то между, в каких‑то отдельных репликах. Где человек настоящий? Он не врёт вот здесь чуть‑чуть совсем, и я это не должен пропустить. Из всех жанров я верю стилю «панк». Он не соврёт.
Ещё мне нравится у Вырыпаева повторение слов. И когда реплики повторяются, в них уже никакого смысла не остаётся. Актёр сначала так её сыграет, потом этак, а потом заканчиваются все варианты, он её просто произносит, и это самое хорошее. Это ловушка для всех театров: 500 раз повтори слово, и уже ничего не сможешь сыграть, и как раз этот момент будет самым органичным.
– Что было самым сложным в постановке?
– Я не хотел, чтобы артисты играли пьяных. И мы нашли способ: например, когда героиня сильно напилась, ей начинает казаться, что она русалка, что она плывёт, что у неё впервые вместо хвоста появились ноги. Вот так её торкает: «Я русалка, все кругом плывут, и я впервые вышла на берег». И тогда получается высечь какой‑то другой смысл. В каждой сцене это по‑своему. Одному герою кажется, что предметы вокруг летают, и от этого он никак не может поставить курицу на стол.
Да и сам текст «сорокаградусный». Когда артисты читали его на первой читке, стоял такой кумар, похожий на «Достоевский-трип» Сорокина. Там для героев текст Достоевского – сильнейший наркотик. Вот и мне кажется, что этот текст – это такой адский коктейль, который зритель тоже с нами выпьет, если досидит до конца. В нём открывается природа человека, и это потрясающе.
Этот спектакль для зрителя станет испытанием. Я иду по радикальному пути, стараюсь освободиться от штампов и не бояться. Я думаю, что кто‑то не выдержит. Кто‑то придёт на водевиль: «Пьяные», чё там, наверное, как бы комедия…». Это трудная задача и для артистов – быть радикально честными, и они идут за мной. И художница Анастасия Юдина, с которой мы уже четвёртый спектакль вместе делаем, создала интересное сценографическое решение.
– Как она оформила сцену?
– Мы хотели установить на сцене бассейн с водой, но оказалось, что сцена может не выдержать 25 тонн воды. Бассейн у нас всё‑таки будет, но заполнится он не водой. Затем пространство будет трансформироваться.
Ещё у нас будет такой ход, как вечеринка с переодеваниями – как венецианский карнавал, когда все надевали маски и могли себя вести, как хотели. Ещё у нас будет баскетбольное кольцо, которое светится, как нимб. А в одной сцене проститутка в костюме а-ля Бейонсе будет летать на кувалде, которой дома сносят. Всё не хочу раскрывать, но скучно не будет точно!
– Как вы раскрываете природу героев?
– Наша задача была – найти какой‑то капец, после которого происходит освобождение героев. И пьеса на это толкает. И плюс найти моменты, когда происходит это человеческое настоящее. Их совсем-совсем мало, и они прячутся. Нужно было найти мгновения, где персонажи по‑настоящему друг другу говорят. Это не так, как у Чехова или Тургенева, когда персонажи друг другу порой целыми монологами говорят о своих чувствах.
В проекте «Сахар» у Вырыпаева есть история «Господин генеральный консул Соединённых Штатов»: девушка приходит к консулу на собеседование за визой, он её спрашивает обо всём, и даже о Боге, а потом они доходят до такой черты, за которую она не допускает никого. И она сказала: «Эй, мистер, Вы не можете туда заходить, потому что там я, и я это никому не показываю, потому я там не в безопасности, потому что это мой секрет». И ей отказали в визе!
Этот текст меня держит гораздо больше, чем другие современные пьесы. Там есть какой‑то код освобождения. Ну, может, это моя тема, может, я хочу в театре ничем не закрываться и сделать смелый поступок. Я надеюсь, на премьере артисты не будут бояться. Сейчас они не боятся.
Мы, естественно, обстоятельства придумываем. Если люди три часа в лифте просидят, они могут начать и бред говорить, и всё вперемешку. А если лифт начнёт раскачиваться и скрипеть, кто знает, как мы заговорим? Или вот до всех событий в Питере мы начали репетировать одну сцену: женщина, которую бросил мужчина, устраивает такую священную войну – изготавливает пластиковую бомбу и поёт мусульманские песни. И встречает мужиков, которые идут с мальчишника в камуфляже, они с игры. И мы начинаем работать с этой взрывоопасной темой.
– А сейчас эту тему вы не боитесь затронуть?
– Это мой город, и у меня мама должна была ехать на Сенную с пересадкой на «Техноложке». Я лёг спать с абсолютным чувством, что надо переделать. А наутро встал и решил: не буду переделывать, иначе я пойду по кривой Пер Гюнта, обходя все острые углы. Как сказал барон Мюнхгаузен: «Вы такие серьёзные, господа. Все самые глупые вещи делаются именно с этим выражением лица». Это ужасно, и я чувствую, что об этом нужно сказать. Когда находишь правильное решение, этот тяжёлый текст обретает смысл. Нужно было в каждой сцене найти стену, его разрушить и выйти в космос.
– Для актёров такой спектакль, наверное, тоже то ещё испытание?
– Конечно, это адский трип. Я надеюсь, что я их не убью совсем. Артисты в таких ролях тоже должны раскрыться, потому что у некоторых – стенка. С одной актрисой мы спорили: она считает, что люди сами виноваты во всём, что с ними происходит, что судьба всегда даёт альтернативный путь. А я так не думаю: например, героиня Роза, работающая обычной проституткой, чиста. Её спасает вера в Бога. И мне в данном контексте не важно, кем она работает.
Вот Наталья Викторовна (Малевинская) от меня бегала вообще! Материал такой радикальный, сложный, и я её измучил. Яне Викторовне (Пановой) я на этот раз, после «Месяца в деревне», практически не делаю замечаний. Она сама всё делает, она арабский язык выучила, она погружена в жанр. А Наталья Викторовна мучается, но не сдаётся. Мне очень нравится с ней работать. Она уникальная артистка!
– К чему вы хотите прийти в финале?
– Я бы хотел полной перезагрузки зрителя, очищения. Материал и наш спектакль не обходит острые темы и касается различных аспектов жизни современного человека, текст затрагивает острые вопросы и показывает откровенно людей, их поведение в пограничном состоянии – когда каждый может сбросить маску и сказать то, что думает, может не врать другим и прежде всего сам себе. Спектакль насыщен музыкой, движением, песнями, очень откровенными сценами. Цель всего этого – обнулить счётчики. «Отдать всё», как говорит один из героев в конце.
– Жанр вашего спектакля – «миракль». Почему? Ведь это средневековый жанр…
– Он призван подчеркнуть параллель со средневековьем: безусловно, это средневековье наших дней, «страдающее средневековье». И да, у нас будет история одного «святого», потому что святой – это и есть тот, кто отдал всё. Но я хочу сказать (понижая голос), что про православие в этом спектакле ничего нет, это вообще про Бога. А с чем выйдут зрители? Мне кажется, с тем, что… (долго думает) надежда есть, и она совсем не там, где они её ищут. Весёлого водевиля не будет. Хотя, когда монашки под «Аббу» пляшут, вполне весело.
