Фильм «Дольше жизни» рассказывает о детях узниц АЛЖИРа (Акмолинского лагеря жен изменников Родины), которые в эпоху репрессий делили неволю или были разлучены со своими матерями. Это вторая картина Дарьи Виолиной и Сергея Павловского, вышедшая в свет в 2013 году.
Первый фильм дилогии «Мы будем жить» был снят в 2009 году и рассказывал о судьбах женщин, ставших жертвами сталинского режима. Оба фильма были отмечены международным кинофестивалем о правах человека «Сталкер».
В небольшом интервью режиссер картины Дарья Виолина рассказывает об истории создания фильма и его героях, делится личными воспоминаниями и говорит, почему вождь народа не заслуживает памяти.
О памяти, которая дольше жизни
– Фильм «Дольше жизни» рассказывает о детях репрессированных родителей. Как удалось найти героев фильма?
– История поиска героев нашего фильма совершенно необычная для нормального кинопроцесса, потому что мы шли обратной дорогой. Мы вообще не собирались делать этот фильм.
Первая картина «Мы будем жить» была сделана памяти моей бабушки, но мы не предполагали никакой ее публичной судьбы, она была сделана для моей собственной семьи. Моя бабушка прожила долгую жизнь, она прошла сталинские лагеря – была узницей АЛЖИРа. Фильм был собран из кусочков чужих материалов. Совершенно случайно сложилось так, что канал «Культура» у друзей дома увидел эту картину, после чего главный редактор канала обратилась ко мне с просьбой показать фильм. Я много месяцев отбивалась, потому что я же все-таки профессиональный кинематографист, а картина была абсолютно любительская – плохой звук, дрожащая камера… Это был мой частный визит в Казахстан без всякой съемочной группы.
Я была потрясена увиденным! Я думала, что на месте лагеря голая степь, а там потрясающий мемориал и музей. На гранитной стене выбиты имена всех узниц, которые прошли через этот лагерь. Там я нашла фамилию моей бабушки. Все это я сняла для своих детей и родителей. Так началась первая картина «Мы будем жить».
Подружившись с музеем в Казахстане, в 2010 году я была приглашена на съезд потомков узников сталинских лагерей. Я прилетела опять без съемочной группы, совершенно не думая снимать кино. Но я познакомилась с людьми их разных городов, кто-то даже приехал из-за границы, которые были в особом эмоциональном состоянии, потому что эти дети, выросшие в Казахстане на территории лагеря и в детских домах, впервые за 70-75 лет снова оказались в этих местах. Они вспоминали своих мам, родителей, прожитую жизнь.
Героями фильма стали люди, которые показались мне совершенно особенными. Это те, кто пронес эту память в деталях и мелочах. Они говорят о своих мамах так, как будто это было вчера, а их мам уже более 60 лет нет на свете, кто-то умер в лагере… С собой в Казахстан они привезли фотографии, снятые со стен квартир, и говорили: «Смотрите, это мама. Какая она красивая! А вот ее лагерная фотография». Они говорили так, как будто прошло не семьдесят лет, а все живо до сих пор. Меня это потрясло.
Герои нашего фильма сохранили эту память, и именно поэтому фильм называется «Дольше жизни». Мы хотим сказать о том, что память иногда длится дольше жизни. Многие жизни были трагически оборваны или сломлены, но память убить не удалось.
Человека нельзя лишать памяти, нельзя лишать коней. Человек остается человеком пока он помнит о своих родителях, о своей стране. Вот об этом мы сделали картину - сначала мы узнали и полюбили наших героев, а потом решили сделать о них фильм.
– Героям фильма было тяжело рассказывать о тяжелых детских переживаниях? Были такие, кому хотелось забыть эти воспоминания?
– Как человек, который находился за камерой, задавал вопросы во время съемки и вел интервью, должна сказать, что это было очень эмоционально тяжело. Я за камерой заливалась слезами, потому что слушать эти истории было совершенно невозможно.
Как бы тяжело им ни было вспоминать, мне казалось, что им хочется вспоминать. Им было невероятно важно видеть, что мы с Сергеем Павловским, довольно молодые и совершенно чужие им люди, искренне хотели узнать и услышать их истории. В большей степени ради них мы решили сделать этот фильм, который от нас никто не ждал – у нас не было ни спонсоров, ни инвесторов, ни заказчиков. Мы делали фильм вдвоем по собственному убеждению, на собственные деньги, малыми техническими и производственными возможностями. Я очень рада, что мы его сделали и наши герои увидели фильм.
Уже несколько лет мы показываем фильм в разных городах, почти во всех городах полные залы. Недавно в Воронеже огромный зал современного мультиплекса на центральной площади не вместил всех желающих. Меня очень согревает мысль, что кому-то еще кроме наших героев и нас самих эта тема интересна.
Не в цифрах, а в судьбах
– Почему решили снимать документальное, а не художественное кино?
– Была выбрана форма документального кино, потому что я хотела показать именно этих героев. Я очень полюбила документальное кино, хотя и не собиралась им заниматься, ведь по образованию я сценарист. Я верю в силу документального кино, потому что оно заставляет верить – это живые свидетельства реальных людей, а не фантазия автора.
Кто-то может сказать: «Зачем делать фильм? Пойдите в архив и посмотрите дела». Но обезличенные архивы и цифры статистики не трогают тебя эмоционально. Ты можешь понять все умом, но не начнешь рыдать. А когда цифры статистики распадаются на конкретные судьбы, как в нашем фильме, и перед тобой живые глаза человека, который это вспоминает и плачет в кадре, то ты неизбежно начинаешь этому сопереживать, а это и есть задача искусства. Кино должно заставлять зрителя сопереживать.
– Как в вашей семье память об этих событиях передавалась?
– Моя мама родилась после войны, после лагеря. Она ребенок от второго брака бабушки, потому что ее первый муж был расстрелян, а ее как жену врага народа отправили в АЛЖИР. Ее муж был выдающимся инженером, который открыл добычу цветных металлов в нашей стране, но в возрасте 31 года был расстрелян как французский шпион, потому что однажды побывал во Франции в командировке.
Моей бабушке было 29 лет, когда она отправилась в лагерь. Ей посчастливилось выжить, выйти из лагеря, и после войны встретить моего дедушку. В 38 лет, что по тем временам очень поздно, она родила первого ребенка – мою маму. Когда бабушки не стало, мне было уже 24 года, поэтому я многое успела запомнить.
Кроме того, бабушка до последнего дня дружила с подругами-солагерницами. Надо сказать, что в Акмолинском лагере были жены, осужденные только по политическим статьям. Это был цвет нации. По справкам НКВД, в АЛЖИРе одновременно содержалось 750 дипломированных пианисток. Были представлены женщины всех профессий. Моя бабушка на старости лет, смеясь, говорила: «У меня в Москве до ареста было неплохое окружение, но такое общество, какое я встретила в лагере, где еще собрать». Многие из тех, кому удалось дожить до зрелых лет, бывали у нас в гостях, я постоянно слышала их рассказы и разговоры. Я росла среди них.
Конечно, у всех эти воспоминания передавались по-разному. Кто-то узнал о них намного позже, кому-то боялись рассказывать. Люди, прошедшие арест и лагеря, были так запуганы и затравлены, что, трудно представить, если бы они могли забыть об этом в одночасье и ничего не бояться. Конечно, это осталось с ними на всю жизнь. Моя бабушка дожила до 91 года, застала перестройку и новое время, но она бледнела и менялась в лице при появлении любого человека в форме. Они вселяли в нее невероятный страх до последнего дня.
Сталин не заслуживает ни памятника, ни памяти
– Как вы думаете, какие уроки мы должны извлечь из этих страшных событий?
– Мне бы хотелось, чтобы мы извлекли урок, который называется «Ненависть к тоталитарному режиму».
Когда я сейчас слышу разговоры о том, что при Сталине были низкие цены на продукты, мне становится страшно, потому что никакие экономические, военные или политические успехи страны не могут быть оправданы человеческими жертвами. О каких бытовых или экономических завоеваниях можно говорить, когда в это время миллионы детей были лишены родителей или гибли в детских домах, семьи трагически разрушались, а молодых людей расстреливали?
– Сейчас по всей стране, в частности в Архангельске, можно слышать о попытках установки памятника Сталину. На ваш взгляд, с чем это связано?
– Я не понимаю, с чем это связано. Мне кажется, это дешевая конъюнктура отдельных политических партий и их деятелей. Мое убеждение, что Сталин не заслуживает не то что памятника, но и памяти. Более того, я убеждена, что наша власть должна была давно признать этот режим преступным, как это было сделано в Германии. От этого бы не убавилось патриотизма, но в головах людей появилась какая-то ясность. То, что сейчас происходит, и то, как расколото общество сегодня – это вина разных руководителей, которые до сих пор не решились назвать вещи своими именами.
Даже на примере Ягринлага сразу видно, чьими силами была проведена индустриализация. Когда в стране в лагерях сидело 30 миллионов человек бесплатной рабочей силы, то индустриализацию проводить, конечно, проще.
